Haec habui dicere
-Так что не надо ничего сводить к субъективному. Вернее, оно-то можно к нему сводить, но только тот факт, что что-то субъективно, и потому иллюзорно, не означает, что этого нет. Твоя разменная монета субъективна, но это ничего не значит. Смотри. Вот водка иллюзорна?
…
-Ага… Так вот… Как бы она ни была иллюзорна, от нее напрямую зависит субъективность реальности, а, если ты нажрешься в хлам, то эта субъективность вообще пропадет… кстати, вместе с объективностью. Отсюда вывод: если она субъективна, то это значит, что субъективность может сама для себя ставить непреодолимые преграды. Однако как эти преграды могут быть непреодолимыми, если они субъективны? Поэтому я так и говорю. Например: даже если ты не хочешь нажраться, и не веришь, что нажрешься, если выпьешь много этой субъективной водки – то в любом случае нажрешься, вследствие чего все вместе с субъективностью и исчезнет.
-Ага… так разменная монета Бога – это цена за водку?
-Ну, разве не идиот, а?!! Прочность теоретической реальности!
-Сам идиот. Все, что мы потребляем внутрь себя, становится частью нашей души, однако не надо забывать, что мы потребляем не только ртом, или карманами, но также ушами и глазами: если ты что-то видишь, или слышишь – значит, ты это ешь. Ты стоишь на дороге и поедаешь глазами светофор. Этот светофор – это ты. Ты смотришь на листья деревьев: ты – листья деревьев. Смотришь на череп дохлой собаки: ты – череп дохлой собаки. Смотришь на других: ты – это они. Понял?... Наливай.
…
-Кстати, водка стала какой-то очень уж субъективной.
-Ничего, тут еще одна. Объективная.
-Точно объективная?
-Поверь.
-Тогда вскрывай.
-А… сука, холодно, руки замерзли.
-Дай сюда.
-мда… а без закуси хреново.
-Угум… ….уй, бля, где ты эту водку брал? Сука, не лезет…
-А по мне так нормальная водка.
…
-Так вот… возвращаюсь к нашим баранам. Все, что я до этого сказал – оно то так можно говорить, но на самом деле оно не важно, потому что ты – это все сразу, в том числе и разменная монета, так как ты, я, она, дохлая собака и бог – это просто разные отражения того, кто за всем этим наблюдает…
-Мент, что ли?
-Ась?!!
…
-Та какой к черту мент? Не пугай!
-Испугался?
-Иди в анал. Если бы этот мент был – то он – такое же отражение, как и я, но с другой стороны: такой вид сбоку, типа.
-Вот пойди и скажи это ему.
-А пойду и скажу, если надо будет. Чего терять то? Я о боге. Наблюдает за всем этим бог, поэтому он и есть разменная монета, как я и ты; а мы все – бог, ровно как и разменная монета. Это я и хочу сказать.
…
-И все-таки говеная водка.
…
-Слушай, до меня кое-что дошло. Это получается, что нет ни жизни, ни смерти, потому что никакого меня, или тебя на самом деле нет, а все эти рай, ад, нирвана, перерождения и прочая требуха – это просто следствия из этого. Бог не способен умереть: он просто закрывает один из своих многочисленных глаз, а эти глаза – мы. А на земле остается лишь тело, а с нами как таковыми ничего не может случиться. А что будет после этого – не важно, потому что не важно, как называть, так как все оно – одно и то же.
-Так ведь ничего же не будет.
-Так ведь не важно, есть что-то, или нет.
-Слушай… я понял. Рай – это когда ничего нет, а ад – это когда все есть.
-Бхыхых… мы с тобой окажемся в аду, где будем пить водку, которая там будет вечно наряду со всем остальным.
-А потом все станет субъективным и исчезнет.
-А как же менты?
-На них там тоже что-нибудь найдется. Черти какие-нибудь.
-Бхыхыхы… знаешь… а я тебя… уважаю!
-Ууууу… понеслось, я тебя тоже уважаю!
***
А вскоре незаметно наступила зима. Каждый год в один прекрасный момент просыпаешься – и видишь, что выпал снег. Значит, пришла зима. Так вот, снег потихоньку засыпал этот город. Наверно, когда-нибудь он его засыплет полностью вместе с людьми, машинами, скверами, свалками, гопниками, прямоугольными квадратами центра, кормящей народ клоакой под названием рынок, прочей суетой и постоянным холодом, который не зависит от температуры на улице, хотя последнее, наверно, есть в каждом городе. А пока здесь дымят заводы на окраине, дымят машины, дымят люди, сидя на своих кухнях, и разговаривают об успехах российских футбольных и прочих спортивных команд. Другие говорят о покупке машин, или сотовых, а иные – о гитарах, что делает им только честь, так как таких разговоров в среде быдла не бывает, кто-то рассказывает о прошедшем дне, о работе, о кино, о политике, а кто-то, может, не прочь погрустить и о всяком непонятном, как делали те два безымянных, бездомных алкаша (упокой, Господи, их души) которые пытались согреться мутной жидкостью цвета и запаха технического спирта. Неподалеку на площадке играли дети. А прямо напротив тех бомжей лежала дохлая псина – наверно та самая, что была в твоем рассказе, многоуважаемая. Эта псина была покрыта большим лишаем, ее череп был раздавлен колесами грузовика, и из этого черепа торчал язык, а рядом с ее задними лапками лежало что-то бурое. Сама же псина начинала разлагаться.
Вы скажете, что во всем вышенаписанном нет смысла? Увы, это – правда.
…
-Ага… Так вот… Как бы она ни была иллюзорна, от нее напрямую зависит субъективность реальности, а, если ты нажрешься в хлам, то эта субъективность вообще пропадет… кстати, вместе с объективностью. Отсюда вывод: если она субъективна, то это значит, что субъективность может сама для себя ставить непреодолимые преграды. Однако как эти преграды могут быть непреодолимыми, если они субъективны? Поэтому я так и говорю. Например: даже если ты не хочешь нажраться, и не веришь, что нажрешься, если выпьешь много этой субъективной водки – то в любом случае нажрешься, вследствие чего все вместе с субъективностью и исчезнет.
-Ага… так разменная монета Бога – это цена за водку?
-Ну, разве не идиот, а?!! Прочность теоретической реальности!
-Сам идиот. Все, что мы потребляем внутрь себя, становится частью нашей души, однако не надо забывать, что мы потребляем не только ртом, или карманами, но также ушами и глазами: если ты что-то видишь, или слышишь – значит, ты это ешь. Ты стоишь на дороге и поедаешь глазами светофор. Этот светофор – это ты. Ты смотришь на листья деревьев: ты – листья деревьев. Смотришь на череп дохлой собаки: ты – череп дохлой собаки. Смотришь на других: ты – это они. Понял?... Наливай.
…
-Кстати, водка стала какой-то очень уж субъективной.
-Ничего, тут еще одна. Объективная.
-Точно объективная?
-Поверь.
-Тогда вскрывай.
-А… сука, холодно, руки замерзли.
-Дай сюда.
-мда… а без закуси хреново.
-Угум… ….уй, бля, где ты эту водку брал? Сука, не лезет…
-А по мне так нормальная водка.
…
-Так вот… возвращаюсь к нашим баранам. Все, что я до этого сказал – оно то так можно говорить, но на самом деле оно не важно, потому что ты – это все сразу, в том числе и разменная монета, так как ты, я, она, дохлая собака и бог – это просто разные отражения того, кто за всем этим наблюдает…
-Мент, что ли?
-Ась?!!
…
-Та какой к черту мент? Не пугай!
-Испугался?
-Иди в анал. Если бы этот мент был – то он – такое же отражение, как и я, но с другой стороны: такой вид сбоку, типа.
-Вот пойди и скажи это ему.
-А пойду и скажу, если надо будет. Чего терять то? Я о боге. Наблюдает за всем этим бог, поэтому он и есть разменная монета, как я и ты; а мы все – бог, ровно как и разменная монета. Это я и хочу сказать.
…
-И все-таки говеная водка.
…
-Слушай, до меня кое-что дошло. Это получается, что нет ни жизни, ни смерти, потому что никакого меня, или тебя на самом деле нет, а все эти рай, ад, нирвана, перерождения и прочая требуха – это просто следствия из этого. Бог не способен умереть: он просто закрывает один из своих многочисленных глаз, а эти глаза – мы. А на земле остается лишь тело, а с нами как таковыми ничего не может случиться. А что будет после этого – не важно, потому что не важно, как называть, так как все оно – одно и то же.
-Так ведь ничего же не будет.
-Так ведь не важно, есть что-то, или нет.
-Слушай… я понял. Рай – это когда ничего нет, а ад – это когда все есть.
-Бхыхых… мы с тобой окажемся в аду, где будем пить водку, которая там будет вечно наряду со всем остальным.
-А потом все станет субъективным и исчезнет.
-А как же менты?
-На них там тоже что-нибудь найдется. Черти какие-нибудь.
-Бхыхыхы… знаешь… а я тебя… уважаю!
-Ууууу… понеслось, я тебя тоже уважаю!
***
А вскоре незаметно наступила зима. Каждый год в один прекрасный момент просыпаешься – и видишь, что выпал снег. Значит, пришла зима. Так вот, снег потихоньку засыпал этот город. Наверно, когда-нибудь он его засыплет полностью вместе с людьми, машинами, скверами, свалками, гопниками, прямоугольными квадратами центра, кормящей народ клоакой под названием рынок, прочей суетой и постоянным холодом, который не зависит от температуры на улице, хотя последнее, наверно, есть в каждом городе. А пока здесь дымят заводы на окраине, дымят машины, дымят люди, сидя на своих кухнях, и разговаривают об успехах российских футбольных и прочих спортивных команд. Другие говорят о покупке машин, или сотовых, а иные – о гитарах, что делает им только честь, так как таких разговоров в среде быдла не бывает, кто-то рассказывает о прошедшем дне, о работе, о кино, о политике, а кто-то, может, не прочь погрустить и о всяком непонятном, как делали те два безымянных, бездомных алкаша (упокой, Господи, их души) которые пытались согреться мутной жидкостью цвета и запаха технического спирта. Неподалеку на площадке играли дети. А прямо напротив тех бомжей лежала дохлая псина – наверно та самая, что была в твоем рассказе, многоуважаемая. Эта псина была покрыта большим лишаем, ее череп был раздавлен колесами грузовика, и из этого черепа торчал язык, а рядом с ее задними лапками лежало что-то бурое. Сама же псина начинала разлагаться.
Вы скажете, что во всем вышенаписанном нет смысла? Увы, это – правда.